Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль
– Может, удобнее замахиваться было?
– Вот именно, – улыбнулся доктор, – ему было так сподручнее.
– Вы говорите маленького роста, а это из чего вытекает?
– Тоже из удара, у взрослых мужчин нижний край раны более вдавлин в череп, чем верхний.
– Вы хотите сказать, что они нанесены одной рукой.
– Я думаю, даже могу с полной уверенностью утверждать, что это так.
– Значит, убийца был все—таки один? – спросил вслух Иван Дмитриевич.
– Это не в моем ведении знать, – Рихтер откинулся на спинку стула с зажатой в пальцах папиросой.
– О нет, – отмахнулся Путилин, – это я себе.
– Я всегда вам готов помогать, Иван Дмитриевич, что в моих силах. На телах более ран не обнаружено, только…
– Я вас слушаю.
– Либо сам Морозов—старший, либо его сыновья с невесткой, не очень жаловали детей.
– Бедные дети, – посетовал Путилин.
– Родительская рука тяжела.
– Да. Это точно, – улыбнулся Иван Дмитриевич, припоминая детство. – Благодарю, – наклонил голову в знак прощания начальник сыскного отделения и направился к двери, – да, господин Рихтер мне хотелось бы посмотреть платье, в которых были убитые.
– Хорошо, Иван Дмитриевич, я распоряжусь, чтобы вас провели.
Глава пятая. Мелочи сыскных мероприятий…
На берегу Бумажного канала стоял деревянный двухэтажный дом, принадлежавший купцу Матвею Сутугину. Его построил в начале века его дед, который купил у екатерингофского управляющего Лукина земли, простиравшиеся вдоль канала до Петергофской дороги и включавшие в себя кроме дома и небольшой сад. К западу от особняка находились службы, а с востока – прямоугольный пруд.
За этим—то сутугинским и находился дом, в котором располагалась скорняжная артель, в которую во второй раз за сегодняшний день направился губернский секретарь Жуков, сетуя на судьбу, что приходится в свете масляный фонарей тащится, черт знает куда, и на себя за то, что сразу не догадался расспросить старшину обо всем.
И «ваньки» отказывались везти за Обводный, боязно, там то и дело пошаливали разбойнички, особенно когда стемнеет. Понаехали из волостей, хоть и пошло больше десяти лет со дня Манифеста, в столицу, а здесь их никто не ждёт, тёплых мест на всех не хватает. Что остаётся, как не за кистень или нож и на большую дорогу, кушать всем—то хочется, а жить хорошо, тем паче.
Через Ново—Калинкин мост прошёл быстро. Вдоль канала гулял ветер, то и дело бросавший в лицо поднятый с парапета колючий снег. Жуков на некоторое время остановился в раздумье – идти по Старо—Петергофскому или по набережной Обводного до Бумажной улицы, а там и до канала рукой подать.
Миша решил пройтись по набережной. Оставив по левую руку доходный дом Матвеева, с обшарпанным фасадом и кое—где с отвалившейся лепниной. Пошёл, засунув руки в карманы, где в одном нащупал рукоять пистолета. Мало ли что. Дальше саженей сто не было фонарей, только вдалеке на Лифляндской виднелся столб с круглым пятном жёлтого цвета, словно месяц спустился на землю и указует дорогу одинокому путнику.
Скоро шаг перешёл в бег, под ногами хрустел нетронутый за день снег. Только у дверей артели Миша перевёл дыхание, чтобы не выглядеть испуганной вороной, все ж таки сотрудник сыскного, каждый день с разбойниками и злодеями дело имеет.
Вытер со лба пот рукавом и постучал.
Через некоторое время его провели к старшине.
– Здравия желаю, – произнёс старшина, на его лице хотя и появилась улыбка, но какая—то вымученная, словно сквозь силу, – не с новостями ли к нам о Степане?
– К сожалению – нет, – Жуков снял с головы шапку и пригладил ладонью волосы, от чего показался старшине взъерошенным воробушком.
– Чем могу помочь? Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет, – старшина указал на деревянную скамью.
Миша посмотрел на дверь, старшина прикрыл её.
– Ежели вам так спокойнее.
– Скажи, Степан собирался уходить из артели?
– О таком не слышал, хотя чужая душа – потёмки, а Степан ещё тот был, от него лишнего слова не допросишься.
– А работником каким он был?
– Вот только хорошее сказать и могу, что сыновья, что сам, мастеровые, рукастые. У них всякое дело спорилось.
– Все—таки что—то он рассказывал?
– Ну, я говорю, что от его зимой снега не допросишься, не то, что слова.
– Так ничего не рассказывал?
– Нет, вот помню в один раз мы с ним в трактир зашли, прижимистым Степан был, каждую копейку считал, вот говорю, зашли в трактир, тогда он много зелья принял. Так вот поведал он мне, что мечта у него трактир купить и стать хозяином.
– Трактир, говоришь?
– Так, а больше все молчком.
– Земляков княжевских в столице много?
– Не так, чтобы очень, но есть немножко. Вот у нас вся артель из волости.
– А ещё?
– Дак мы не встречаемся, а в деревнях давно не были, кто знает, может, и приехали.
– Из тех, что давно сюда перебрались?
– Не могу сказать.
– К вам в артель мужичок маленького роста с темной бородой с проседью не приходил?
– Мил—человек, – засмеялся старшина, – да так полгорода ходят, каждого не приметишь.
– Он ещё ногу подволакивает.
– Нет, не припомню.
– Хорошо, – Жуков, так и не присевший на скамью, пошёл к выходу, одевая на ходу шапку.
– Вот что, мил—человек. – раздался голос старшины, когда Миша взялся за ручку, – вспомнил я. У нас из земляков, кто пораньше приехал, знаю одного, так он трактир содержит на петербургской стороне.
– И как его зовут, – заинтересовано произнёс Жуков.
– Дорофей Дормидонтыч Ильешов.
– Говоришь трактир на Петербургской?
– Так точно, называется «Ямбург».
– Давно его видел?
– Так почитай года три—четыре, у нас общих дел нет так, что… А к нему ездить далеко и времени не хватает.
– Понятно, а больше таких нет знакомых?
– Больше нет, как на духу.
– Значит, Степан замкнутым был?
– Я ж говорил, как перст, кабы не сыновья…
Будь Миша повнимательней, он бы заметил, что на Бумажной улице за ним пристроился человек, перебегавший от дерева к дереву тихими шагами, не одна льдинка под ним не треснула, словно парил над землёю.
Губернский секретарь остановился на Обводном в нерешительности: до Лифляндской ближе, но там никогда «ваньку» не словишь, а до Старо—Петергофского хоть и подальше, но он более оживлённый. Жуков повернул направо и заспешил. Ему хотелось исправить сегодняшнюю оплошность и ему хотелось самому отправиться в трактир «Ямбург», присмотреться, где стоит, как хозяин выглядит и чем дышит. Может, что и узнать удастся, глядишь и кончик верёвочки в руках почувствуешь.
Человек сзади, сперва схоронился, а потом побежал к Жукову.
Иван Дмитриевич, не взирая на поздний час и суетливый день, решил наведаться на Большую Морскую, в сыскное. Туда непременно должен явиться Миша, тот после очередных неприятных слов не то, что копытом землю рыть будет, а постарается достать из—под неё даже черта лысого.
Поднимаясь в кабинет, Иван Дмитриевич попросил дежурного чиновника принести ему стакан горячего чаю. Сейчас он жалел, что не выкроил времени и не зашёл в трактир, где мог бы и отобедать.
Дежурный чиновник принёс стакан на блюдце.
– Вестей нет? – спросил после того, как кивнул головою, мол, благодарю.
– В столице спокойно, из участков о преступлениях сведений не поступало, – ответил чиновник, – распоряжения будут?
– Если явятся господа Орлов, Волков или Соловьёв, то пусть не мешкая ко мне. Передайте, непременно жду.
– Хорошо, – чиновник повернулся и вышел.
Иван Дмитриевич поднялся с кресла со стаканом в руках и подошёл к окну.
Большая Морская в отличие от окраинных улиц освещена была хорошо. Газовые фонари стояли через каждые пятнадцать саженей, да и спокойнее здесь. Преступники стороной обходили такие места, это ж не Лиговка, где и трактиров, и питейных заведений хватает, а где человек лишнего зелья принимает, там и лихих, падких на чужое людей имеется в достаточном количестве. Перед входом прохаживался городовой.
«Вот кому чаю не хватает», – подумалось Ивану Дмитриевичу, но тут же мысли вернулись к сегодняшнему кровавому преступлению.
Привыкнуть к крови нельзя и на войне, не то что в мирном городе, а к убийству детей тем паче. Вот злодей где—то ходит по земле, сидит в трактире и на украденные, политые людской смертью, деньги пирует.
Иногда не укладывалось в голове. Ну, ладно украл, кто не без греха. Может, человеку кусок хлеба купить не на что, вот и вышел на тернистый путь, а когда ради денег (а были ли они у Морозовых? Вон как жили!) идёшь детей жизни лишать, Здесь зверем надо быть. Вот звери и те детишек своих не едят в голодное время, а наоборот оберегают.
Потом мысли перескочили к доктору Рихтеру. Нового ничего не узнал. Однако новость, что убийца – левша, стоит поездки и тайник в платье, Морозов– старший, видимо, деньги носил при себе, никому не доверял. А слова дворника о маленьком человеке в овчинном тулупе и подволакивающем ногу, тоже кое—чего стоят. Столица велика, по таким приметам только потерянную монету в городе искать. Никогда не найдёшь, а голова для чего, перебил себя же Путилин, надо искать все места, где Степан Иваныч бывал, если он такой, как говорили жильцы дома, то он глава семейства и незнакомец приходил к нему, а это хорошая зацепка, очень хорошая. Земляки – это раз, это установить не составит труда, если конечно приезжий сдал паспорт в канцелярию участкового пристава, а не стал таиться. Не задумывал же злодей преступление давно, скорее всего, узнал что—то, топор за пояс и к Морозовым, иначе… Иван Дмитриевич остановил руку со стаканом на полпути. Вот убийца и решился на такую дерзкую выходку. Старший Морозов ходил всегда с сыновьями, и обокрасть его возможности не было.
